Таинственное повествование предваряется обращением к Мечте, «воздушной подруге юных дней», чьим присутствием обещается сладкое воспоминанье.
Баллада первая. Громобой
В незапамятную старину над пенистым Днепром сидел, кручинясь, Громобой. Он клянет свой печальный жребий, нищую и бездомную жизнь, с которою уж готов свести счеты. Но в образе сурового старика ему является Асмодей, сулит богатство, веселье, дружбу князей и приязнь дев. Взамен же требует душу. Он убеждает Громобоя, что ад вовсе не страшен («Наш ад не хуже рая»), да и ждет он Громобоя в любом случае — рано или поздно. Размыслив, тот подписывает договор, получает кошелек с непереводящимся в нем златом и десять лет беспечной жизни. «И вышел в люди Громобой»: богатство, достаток, удача — все при нем. Он похищает двенадцать дев, не смущаясь их мольбами, и они рождают ему двенадцать дочерей. Но Громобою незнакомы отеческие чувства, и дочери возрастают в стенах монастыря, оставленные заботами отца. Вместе со своими нежными матерьми молятся они о спасении своих душ и о прощении Громобою. Но годы проходят быстро, и наступает последний день дарованной Громобою безбедной жизни. Одолеваемый тоскою, он ищет спасения у Спасовой иконы, но нет в душе его веры, и, призвав дочерей, он хочет их невинной молитвой купить свое прощение. И дочери кротко молятся о нем, но с наступлением ночи засыпают.
В глухую полночь, когда вся природа, казалось, угрожает Громобою, является бес и, сколь ни умоляет несчастный об отсрочке, намеревается, исторгнув его душу, низвергнуть её в ад. ужасы которого теперь скрывать ни к чему. Но вид спящих младенцев воспламеняет беса новой идеей, и он предлагает Громобою купить дочерними душами ещё десять лет жизни. Устрашенный открывшимися ему безднами, Громобой будит чад, пишет их руками — и получает отсрочку. Но, погубившему дочерей, ему жизнь постыла, нет в ней ни радости, ни отрады, лишь одно унылое ожидание конца. И вид цветущих чад поселяет в душе его страшные муки. Громобой, вся надежда которого теперь в раскаянье, распахивает двери дома нищим, сиротам и вдовам, строит храм, призывает мастера расписать иконы, и на одной из них святой с любовью взирает на молящихся Громобоя с дочерьми. Пред той иконою молится Громобой, отягченный веригами.
Но время бежит, и близится страшный срок. Сломленный недугом Громобой не в силах уже посещать храм и лишь подъемлет к небесам взоры, исполненные кротости и мольбы. И вот страшный день настал, и страдающий грешник встречает его «со стоном и слезами», окруженный молящимися дочерьми, не знающими своей доли. С наступлением ночи затихает «предустрашенная» природа. И вдруг веет тихий ветерок, открывается Божий храм, и, окруженный сиянием, дивный старец приближается к Громобою и девам. Он касается их полою одежды, и девы погружаются в сон. Объятый ужасом Громобой встречает его взгляд, полный укора, вопрошает, кто он и чего ждать, и старец отвечает, что его лик они чтили во храме, а Громобою следует надеяться и страшиться. Вместе с грозой приходит полночь, и в пламени и треске является бес. Однако вид старца смущает его, он требует своей добычи, но в высоте является ангел-мститель и объявляет волю творца: доколе тот, кто чист душою, не воспламенится любовью к одной из дев, не видя её, и не придет снять с нее и сестер заклятие, они будут спать непробудным сном, а душа их отца присуждена томиться в отверженной могиле, ожидая искупления и пробуждения своих чад.
С наступлением утра находят спящих дев и усопшего Громобоя. И когда после погребения скорбящие направляются в «дом печали», пред ними внезапно встают гранитные стены, покрывающиеся лесом, со скрежетом падают затворы на воротах, и, устрашенные, они бегут. В скором времени в запустение приходят окрестные места, их покидают и люди, и звери. И всякую полночь выходит из одинокой могилы тень и протягивает в мольбе к неприступным стенам руки, а одна из спящих встает и идет вкруг высокой стены, обращая вдаль взор, полный тоски и ожидания («Нейдет, нейдет спаситель!»). И с новою луной сменяется дева. И так текут века, и срок искупления неизвестен.
Баллада вторая. Вадим
Прекрасный юноша Вадим, пленяющий Новгород красотою и мужеством, проводит время в охоте, не устрашаемый ни диким зверем, ни непогодою. Однажды он видит сон, смысл коего ему неясен: чудный муж, облаченный в светлые ризы, с крестом, сияющим на груди, идет, не касаясь земли, держа в руке серебряный колокольчик. Он предвещает Вадиму «желанное вдали» и называется его провожатым. В то же мгновенье Вадим видит деву, черты которой скрыты покрывалом, а на челе лежит благоуханный венок. Она манит его к себе. И пробудившийся Вадим ещё слышит звон колокольчика. Вокруг привычная картина: катящий воды Волхов, широкий луг, холмы, — а в вышине что-то звенит — и умолкает. Три раза сряду он видит тот же сон и, не в силах противиться стремленью, прощается с родителями и садится на коня. На распутье он дает волю коню, и тот скачет прямо на юг, не разбирая пути.
Дни бегут за днями, Вадиму везде радушный прием; когда же приходится заночевать в поле иль в лесу, его не тревожит ни дикий зверь, ни змея. Вадим достигает широкого Днепра и, при всполохах начинающейся грозы, въезжает в дремучий лес. Ему приходится пробивать себе путь мечом, он движется все дальше и дальше в чашу. Вдруг он слышит крики — жалобные, молящие и свирепые, дикие. Он бросается напролом и, достигнув поляны, видит могучего великана с красавицей на руках. Взмахнув мечом, он отсекает руку со страшной дубиной, поднятую на него. Поверженный враг умирает, и Вадим спешит к пленнице. Она оказывается дочерью киевского князя, к коей воспылал страстью литовский князь («Враг церкви православной») и послал гонца, дабы похитить её. Тот долго скрывался в дебрях, выжидая, и нынче, когда княжна с подружками собирала цветы, он схватил её и увлек в лес. Вадим, посадив девицу за собою на коня, с поляны въезжает в дебри, и тут разражается невиданная гроза, рушатся деревья, воет ветер, и смятенный Вадим не видит нигде пристанища. Но вот при свете воспламененной молнией ели он примечает мшистую пещеру и направляется к ней. Там, распалив костер, сложив кольчугу, он выжимает влагу из златых кудрей княжны и согревает её трепещущие перси своим дыханием.
Прекрасная княжна разжигает в Вадиме чувства, и он уже запечатлевает на устах её горячий поцелуй, как вдруг слышит в отдаленье знакомый звон. И чудится ему чей-то незримый полет, чей-то печальный вздох. Княжна засыпает на его руках и просыпается утром, и они направляются в Киев. Там на крыльце стоит сокрушенный печалью князь, снарядивший в погоню за супостатом дружину и сулящий избавителю свой трон и дочернюю руку. Но вот является Вадим с княжною, и ликующий князь награждает его.
Когда же вечером все веселятся на княжьем пиру, Вадим, обеспокоенный неутихаемым звоном, идет к Днепру, видит челн с ветрилом, с гребущим веслом, но пустой («Вадим к нему […] К Вадиму он…»). Ладья несет его все быстрее, вокруг молчание, надвигаются скалы, черный лес отражается в волнах, луна меркнет, — и ладья пристает к берегу. Вадим выходит и, влекомый неясной силой, взбирается на крутые скалы. Перед ним заглохший, заросший мхом лес («И, мнится, жизни в той стране / От века не бывало»); при вышедшей луне он видит древний храм на холме, обрушенные заборы, упавшие столбы, зияющие своды и — могильный камень с покосившимся крестом. С него слетает пробудившийся ворон, а из могилы поднимается привидение, идет к храму, стучит. Но дверь не отворяется. И призрак идет меж обломков дальше. Вадим следует за ним, объятый страхом, и видит за зубчатой оградой безмолвный замок. Какое-то смутное ожидание наполняет витязя. С луны слетает туман, серебрится бор, от востока веет ветерок, и вдруг из-за стены слышится знакомый звон. Вадим видит, как по стене, скрытая туманным покровом, идет дева, навстречу — другая, они сближаются, подают друг другу руку, и одна спускается к замку, а другая продолжает свой путь, вперив вдаль взор, полный ожидания. И вдруг, при свете восходящего солнца, она видит витязя — и покрывало слетает с её чела, и растворяются ворота. Они стремятся друг к другу. «Сошлись… о веший, верный сон!» Из терема идут пробужденные девы. Раздается благовест, храм отворен, там слышится моленье. Вадим с девою у царских врат, вдруг звучит венчальный гимн, и в их руках свечи, их головы под венцами. Тихий голос зовет их нежно, и вот они перед могилой, она светла, в. цветах, и крест её обвит лилией. И по прошествии веков, когда и замок, и обитель — все скрылось, на месте том зелен пышный лес и сладок ветра шепот. Там, где скрыт пепел инокинь, дождавшихся кончины при гробе отца, в утренний светлый час «Бывают тайны чудеса»: слышен хор отшельниц, блистает крест и, венчанные звездами, предстают молящиеся девы.
|
