Дали любил мух. Более того, обожал, когда они в летнюю жару облепляли его потное тело, и это было, как он признавался впоследствии, одним из стимуляторов его творчества. Зато кузнечики наводили на юного Дали ужас; он трясся от страха, если кузнечик всего-навсего попадался ему на глаза, не говоря уже о том, когда ужасное насекомое прыгало на него. Даже в зрелом возрасте он не мог избавиться от навязчивого страха перед этими существами. Так, живя в Америке в поместье Каресс Кросби, он всегда пил кофе на крыльце дома, а не на лужайке, как все, боясь встречи с этой мерзкой тварью. «Тяжелый неуклюжий скок этой зеленой кобылки, - пишет Дали в «Тайной жизни», - повергает меня в оцепененье. Мерзкая тварь! Всю жизнь она преследует меня как наваждение, терзает, сводит с ума. Извечная пытка Сальвадора Дали - кузнечики!» О том, насколько глубоко кузнечик забрался в подсознание художника, можно судить то некоторым его работам. К примеру, в «Великом онанисте» дерзкое насекомое, у которого брюшко облеплено муравьями, изображено присосавшимся к лицу сновидца снизу. Отец Владимира Маяковского, еще совсем не старый человек, ушел из жизни из-за нелепой случайности: сшивая бумаги, он уколол палец булавкой, что привело сначала к заражению крови, а вскоре и к преждевременной смерти. Эта смерть глубоко запала в сознание Маяковского, и, помня об этом трагическом событии, поэт всю жизнь с нескрываемой мнительностью относился к каждому порезу, царапине, уколу. Более того, он очень взыскательно относился к окружающим его предметам, особенно к тем, которые могли каким-то образом повлиять на его здоровье. Так, например, он очень пристально осматривал каждую поданную в буфете тарелку, с брезгливой опасностью брался за дверную скобу, захватанную чужими руками. Он даже, отправляясь куда-нибудь, всегда брал с собой йод, маленькую мыльницу и несколько чистых платков. Его мнительность дополнялась большой болезненностью. А когда он болел, то своими капризами изводил всех окружающих. Он без конца мерил температуру, а однажды, будучи чем-то недовольным, разбил подряд три градусника. Но капризы Маяковского касались не только его здоровья. С не меньшим упорством он демонстрировал их и в быту. Вот как об этой стороне его характера написала Эльза Триоле - сестра Лили Брик: «Какой же он был тяжелый, тяжелый человек. Вечные придирки ко всякому обслуживающему персоналу, ссоры с собственными домработницами, вызов директоров ресторанов и писание длинных обстоятельных жалоб… Мания аккуратности, доходящая до педантизма…» Руссо был весьма своеобразной личностью. О своих тайных и явных странностях он очень откровенно рассказал в своих произведениях: «Исповеди», «Диалогах» и «Прогулках одинокого мечтателя». «Я обладаю жгучими страстями, - пишет Руссо в своей «Исповеди», - и под их влиянием забываю о всех отношениях, даже о любви: вижу перед собой только предмет своих желаний, но это продолжается лишь одну минуту, вслед за которой я снова впадаю в апатию, в изнеможение. Какая-нибудь картина соблазняет меня больше, чем деньги, на которые я мог бы купить ее! Я вижу вещь… она мне нравится; у меня есть и средства приобрести ее, но нет, это не удовлетворяет меня. Кроме того, когда мне нравится какая-нибудь вещь, я предпочитаю взять ее сам, а не просить, чтобы мне ее подарили…» В этом отрывке Руссо фактически признается в клептомании - болезненной страсти к воровству. Но если бы только этим пороком ограничивался психический мир писателя. Он, как, впрочем, и ряд других известных творческих личностей, был подвержен разного рода страхам. В частности, Руссо очень опасался заболеть. Так, например, стоило ему прочесть какую-нибудь медицинскую книжку, и он тотчас обнаруживал у себя все болезни, в ней описанные. И при этом изумлялся, как он еще остается жив, страдая столь тяжелыми недугами. Между прочим, он воображал, что у него полип в сердце. Сергея Есенина на протяжении жизни преследовало несколько фобий. Так, он очень боялся сифилиса. «Выскочит, бывало на носу у него прыщик величиной с хлебную крошку, и уж ходит он от зеркала к зеркалу суров и мрачен - вспоминает Мариенгоф. - Однажды отправился даже в библиотеку вычитывать признаки страшной хворобы. После того стало еще хуже, чуть что: венчик Венеры!» Не меньший, чем от сифилиса страх он испытывал также при виде милиционеров. Так, В. Эрлих вспоминает: «Идем вдвоем мимо Летнего сада… У ворот стоит милиционер. Он вдруг хватает меня за плечи так, что сам становится лицом к закату, и я вижу его пожелтевшие, полные непонятного страха глаза. Он тяжело дышит и хрипит: - Слушай, а! Только никому ни слова! Я тебе правду скажу! Я боюсь милиции. Понимаешь? Боюсь!…» В конце жизни у Есенина появилась еще одна новая фобия: ему стало вдруг казаться, что все его обкрадывают или пытаются обокрасть. Несколько раз на дню он проверял чемоданные запоры. На поэтах, приятелях и знакомых мерещились ему свои носки, галстуки. При встречах их обнюхивал, пытаясь выяснить, - не его ли духами пахнет…
